Дом, в котором живут злодеи

Встреча натуралиста Стэплтона и художника Лайонса состоялась на подчёркнуто нейтральной территории. Что Меррипит-хаус и Кумб-Треси – места для скандалов малоподходящие, было ясно обоим, но и на открытом воздухе скандалить тоже нужно умеючи. Зря, что ли, большая часть торфяных болот просматривается в подзорную трубу Френкленда? Хорошо ещё, что участок дороги между почтовой конторой и Гримпенской трясиной выпадал из поля зрения сутяжного агрегата. Но бережёного Хьюг бережёт, так что на всякий пожарный случай оба джентльмена держались подчёркнуто вежливо, основные надежды возлагая на подтекст.
- Добрый день, мистер Лайонс, - медовым голосом поздоровался Стэплтон, снимая шляпу. – Что ж вы один ходите? Тут места, знаете ли, опасные…
(В глазах его весьма ясно читалось: «В трясине я таких видал…»).
- Да знаете, - в тон ему ответил художник, приподнимая берет, - в Кумб-Треси тоже иногда всякое случается…
(«Только попадись мне с Лорой – уши бы оборвал!» - послали его глаза не менее красноречивый подтекст).
- Ну, сравнили, - чуть-чуть, для проформы, обиделся энтомолог за свою трясинную епархию, - у нас ведь, между прочим, силы зла шастают. («Искать вас гарантированно не будут, так что…»)
- Это какие же такие силы зла? – взъерошился Лайонс. («Не пугай, пуганые!»)
- Да хотя бы собака Баскервилей, - преувеличенно безмятежно поведал Стэплтон. - Неужто не слышали? Огромная такая собака, в темноте светится и воет. И голодная, говорят…
- Светится, говорите? – в этот момент в Лайонсе заговорил художник, бесцеремонно пхнув (в том же Лайонсе) ревнивого мужа в рёбра. – Чёрт побери, интересная у вас достопримечательность! Так бы и нарисовал!
- Ой ли? – совершенно искренне, без всяких подтекстов засомневался Стэплтон. – А карандаш из рук со страху не выскочит?
- Хотите пари? – засверкал глазами художник.
- Извольте! – пожал плечами Стэплтон. (Внутренний голос смущённо подсказывал, что это было бы по определению нечестное пари, но натуралист быстро напомнил ему, что Лайонс, в конце концов, сам нарвался). – На что спорим, на бутылку виски?
- Ещё чего! – Лайонс понимал, что ему в любом случае нечего терять, и пустился во все тяжкие. – Спорим на мою Лору! В буквальном смысле: если я завтра представлю вам готовый портрет этой вашей Собаки Догвилля или как вы там выразились…
- Баскервилей, - любезно поправил Джек.
- Неважно. Одним словом – я рисую вашего болотного волкодава, и вы тут же оставляете в покое мою жену. Согласны?
- А если нет?
- Что – нет?
- Не нарисуете.
- Тогда чёрт с вами, - буркнул Лайонс. – Но имейте в виду, мистер Стэплтон – я писал этюды после четырёх бутылок бренди и выиграл стипендию Фортескью! Так что, - ухмыльнулся он, - это будет не совсем честное пари.
- Я в этом не сомневаюсь, - промурлыкал энтомолог, снова ненавязчиво пуская в ход подтекст. Но Лайонс был настолько увлечён предвкушением победы, что не уловил его.

Вернувшись в гостиницу, где он временно обретался, Лайонс тут же принялся собирать всё необходимое. Он уложил альбом, кисти и произвёл ревизию в ящике с красками. Итог его не удовлетворил – в наборе не было одной-единственной нужной ему краски, а именно светящейся.
Но не таковский был Лайонс, чтобы из-за какого-то жалкого тюбика сдаваться без боя. Он выгреб из карманов последние деньги, твёрдо решив за гостиницу не платить (было бы за что!), и двинулся на поиски магазинов соответствующего профиля. Однако по пути ему вдруг вспомнилось, что в Гримпене и Кумб-Треси красками отродясь не торговали и именно по этой причине он от нечего делать оказался связан узами брака.
Как раз в этот момент наш служитель муз проходил мимо Меррипит-хауса, где на крылечке в расстроенных чувствах сидела Бэрил. Её брат (он же муж) ни с того ни с сего вооружился шлейкой и двинул на Гримпенскую трясину, наказав ей по обыкновению «сидеть дома и помалкивать насчёт орхидей», что, разумеется, повергло уроженку Коста-Рики в немалое беспокойство. В тот момент, когда появился Лайонс, она уже собиралась махнуть рукой на всё и бежать в Баскервиль-холл с рекомендацией перейти на осадное положение.
- Добрый вечер, мисс, - галантно поздоровался художник, сдёрнув с уха берет. – Не найдётся ли в вашем гостеприимном доме капельки светящейся краски?
По-хорошему, Бэрил следовало бы помалкивать, но в свете последних событий Лайонс воспринимался не как свидетель, который вот-вот побежит к Шерлоку Холмсу, а скорее как товарищ по несчастью.
- Сейчас посмотрю, - пообещала она не без злорадства и побежала в собачий сарай. Ей, а заодно и Лайонсу, повезло – в углу ещё стояла консервная банка с остатками фосфора на донышке.
- Вот спасибо, - обрадовался художник, сунул банку в карман и зашагал к ближайшему пабу. После вещественной подготовки предстояла не менее важная – моральная.
Будь, он, впрочем, понаблюдательнее, то спросил бы себя, куда исчез из кармана его любимый карандаш – синий с одного конца и красный с другого…
Бэрил же, проводив Лайонса, не стала сидеть на месте. Её осенила не менее жуткая мысль – что, если художник тоже участвует в раскраске баскервильской собаки? Времени клеить письмо у неё не было (как, впрочем, и «Таймса» с клеем), поэтому наша леди, не теряя ни минуты, помчалась на болота в надежде найти Шерлока Холмса или, на худой конец, доктора Ватсона.

Таким образом, к наступлению темноты все жители торфяных болот были в боевой готовности. Холмс и Ватсон отбили на всякий пожарный телеграмму Лестрейду, а сами, так его и не дождавшись, залегли под гранитным столбом. Доктор Мортимер завязал себе узелок на память, правда, всю ночь не мог вспомнить, зачем. Френкленд занял наблюдательную позицию на крыше, вооружённый горячим чайником и Уложением о наказаниях. Исключение составляли сэр Генри, слишком занятый взломом мини-бара, чтобы заметить, что Бэрримор с женой тщательно забаррикадировали его снаружи, а также Лора Лайонс, которая и вовсе не подозревала, какая борьба за права на неё разыграется в эту ночь.
Стэплтон, провозившись с росписью Собаки дольше обычного, вывел её из сарая с тем расчётом, чтобы ровно в десять часов вечера быть на месте. (Видите ли, многолетний опыт убедил его, что в это время фосфор производит наиболее сногсшибательный и наследствогарантирующий эффект).
Собака была изрядно удивлена, что вместо чёрного ботинка хозяин с хитрой улыбкой дал ей понюхать карандаш, синий с одного конца и красный с другого. Вдобавок пахло от него кем-то, явно не принадлежавшим к роду Баскервилей. Однако вопросов задавать не стала и по команде «Фас!» скакнула в туман.

Тем временем художник Лайонс с комфортом разместился на холме, вежливо попросив оттуда часового, и водрузил на его место мольберт. Минут пять он выжидающе постоял с палитрой в одной руке и кистью в другой. Но проклятье болот материализоваться не спешило, и художник высвободил одну руку, с тем чтобы занять её фляжкой с грогом. Настроение сразу поднялось, и вместе с содержимым фляжки в Лайонса, приятно грея душу, перетекала уверенность в победе.
В тот момент, когда часы с кукушкой в доме Френкленда ехидно прокуковали десять раз, а содержимое фляжки, как и терпение служителя муз, иссякло, из тумана вдруг послышался мерный топот и глухое хищное сопение. Лайонс заволновался и спешно обмакнул кисть в чёрную краску.
Правда, он тут же пожалел об этом и сунул её в жестянку с фосфором, ибо на тропинку со скоростью полицейского парового катера (если бы он мог передвигаться по суше) вылетела, рассыпая синеватые искры, фосфоресцирующая собака высотой чуть ли не с обеденный стол.
Лайонс во всю ширь распахнул глаза и живо зашуровал кистью.
Собака, привыкшая к тому, что обладатели запаха, который обычно издавали принесённые хозяином игрушки, пускаются наутёк с воплями, остановилась и удивлённо покрутила мордой.
- Вот! – обрадовался сияющий Лайонс. – Вот так и оставайся, я тебя сейчас и нарисую…
Но тут собака заметила, что жертва, хоть и не собирается убегать, шуршит и постукивает чем-то заманчивым, и решила поближе посмотреть, чем именно.
- Ну, ты куда?! – взвыл разочарованный Лайонс. – Такое было композиционное решение! Сидеть! Я кому говорю, сидеть, животное!
Однако на изнывающую от любопытства собаку это не произвело эффекта. Она неотвратимо приближалась к мольберту. В тот момент, когда между ними осталось каких-то полтора собачьих прыжочка, нервы у художника сдали, и он, схватив мольберт и краски в охапку, скатился с холма вниз.
Собака, чрезвычайно обрадованная тем, что новая игрушка бегает не хуже прежних, рванула в погоню. Лайонс пискнул, отшвырнул мольберт и припустил куда глаза глядят с альбомом в одной руке и кистью в другой.
«Влип! – отчётливо подумалось ему. – Не видать мне Лоры, как своих ушей!»
Но тут в творческом джентльмене взыграло оскорблённое самолюбие. Слыханное дело – проиграть пари болотному ботанику из-за какого-то настырного четвероногого привидения? Честь бывшего соискателя стипендии Фортескью (после четырёх бутылок бренди!) не позволяла сдаваться без боя.
- Чёрта с два! – крикнул он топочущей вдогонку псине. – Я тебя всё равно нарисую! – И, то и дело оборачиваясь на бегу через плечо, принялся набрасывать в альбоме светящийся силуэт.
Однако, как ни быстро возникал на альбомном листе новаторский шедевр, расстояние между его создателем и хвостатой натурщицей сокращалось ещё быстрее. В самый ответственный момент челюсти собаки сомкнулись на блузе Лайонса. Нечеловечески изящная линия хвоста превратилась в некую постмодернистскую загогулину.
Болота огласились отчаянным воплем. Художник рванулся, оставив полу блузы в мастифьих зубах, и с разгону взлетел на гранитный столб. Собака разочарованно заметалась вокруг.
- Что, съела? – переводя дух, хихикнул Лайонс. – Сиди теперь, сиди, я ещё тебя не дорисовал…
Он поудобнее устроился на верхушке столба, а собака села внизу и огорчённо заскулила.
Холмс и Ватсон в своём укрытии с удивлением наблюдали за этой сценой.
- А вы уверены, что это не сэр Генри? – в четвёртый или пятый раз спросил Ватсон.
- Сами посудите, - пробурчал Холмс, попыхивая трубкой, - разве сэр Генри когда-нибудь носил берет или рисовал по ночам этюды?
- Первый раз слышу, - признался доктор. – А что же нам тогда делать?
- А вот не скажу, - злорадно отозвался Холмс. – Вы же считаете, что я ничего не смыслю в вопросах современной живописи…

На рассвете к гранитному столбу, небрежно помахивая сачком, приблизился Стэплтон. Его взору предстала умилительная картина: наверху на столбе сидел съёжившийся от холода Лайонс, а внизу разместилась торжествующая собака.
- А я вас предупреждал, - пропел натуралист, снимая шляпу перед соперником.
- Я вас тоже предупреждал! – хлюпая носом, провозгласил художник и помахал в воздухе альбомом. – Что, разве не похоже?
- Ну-ка, покажите! – потребовал Стэплтон.
Лайонс пораскинул мозгами, потом вырвал из альбома лист с рисунком, сложил из него бумажного голубя и спустил прямо в руки энтомологу. По мере того, как тот разворачивал голубя, его брови медленно и неуклонно ползли вверх.
- Видали? – торжествовал Лайонс. – Только попробуйте ещё сунуться в Кумб-Треси!
Но тут собака, до этого момента невозмутимо наблюдавшая за происходящим, вперевалочку подошла к хозяину, ухватила зубами листок и ничтоже сумняшеся съела его.
- Это нечестно! – заверещал Лайонс. – Вы её подговорили!
- Когда я, по-вашему, успел? – парировал Стэплтон. – Так что, прошу прощения – ваш выигрыш недействителен. Пойду, пожалуй, расскажу об этом миссис Лайонс…
Он свистнул Собаку и направился в сторону Кумб-Треси. Лайонс проводил его тоскливым взглядом. Потом воздел руки к небу, уронив при этом коробку с красками, и сакраментально возопил:
- Надо было поспорить на бутылку виски!